[1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27] [28] [29]
[главная] [авторы]

 

К списку выпусков

Рязанские ведомости.1999. 24 сентября. . 205-206. С. 4.

Еврейский погром в Рязани 1905 года.
Погром 23-24 октября 1905 г. в Рязани и следствие по нему.

                       Мираков М.,                        Трибунский П.

Тюремная эпопея С.Д.Яхонтова: "Наступило время, когда личность человека - ничто..."
Арест и тюремное заключение архивиста и музейного деятеля С.Д.Яхонтов.

                       Толстов В.

Рязанский концлагерь: факты и домыслы.
История рязанского концлагеря (1919-1923).

                       Трибунский П.

Дорога в XX век.
Несостоявшаяся касимовская железная дорога.

                       Филиппов Д.

 

Тюремная эпопея С.Д.Яхонтова: "Наступило время, когда личность человека - ничто... "

   Начало 1930 года известный рязанский историк, археограф, музеевед, председатель и редактор трудов Рязанской ученой архивной комиссии Степан Дмитриевич Яхонтов встретил в тюрьме.

В ночь с 9 на 10 декабря 1929 года к нему домой нагрянули агенты ГПУ с обыском. Перевернули все в доме вверх дном, сбросили на пол и перепутали все рукописи, над которыми годами трудился старейший исследователь Рязанского края. В четвертом часу ночи 10 декабря Яхонтов был доставлен в здание ГПУ на (бывш. дом Шульгиных на углу ул. Садовой и ул. Свободы), а в ночь на 13 декабря его препроводили в тюрьму.

Тюрьма стала для 76-летнего историка нелегким испытанием, но оно дало Степану Дмитриевичу материал для раздумий и понимания того, что произошло с людьми и страной. Позже на основе своих тюремных дневников Яхонтов напишет целый том воспоминаний о рязанской тюрьме. Размышляя о перипетиях своей судьбы и о времени, в которое ему довелось жить, Степан Дмитриевич писал: "На мне лежит обязанность и долг не увлекаясь прикрасами и разнородными чувствами ... сказать все, что смогу. Жаль, если характерная и интересная страничка ... не дойдет или пропадет в памяти людской, в поучение моим потомкам и всем добрым людям. Пусть вскроется правда в неприкрашенном виде, чтобы со временем не было извращено деяние ни в ту, ни в другую сторону".

По воспоминания Степана Дмитриевича вырисовывается угрюмая картина тюремной жизни: покрытые плесенью стены камеры, по которым стекала вода, невообразимая теснота - по полу между нарами мог прохаживаться только человек, остальные ждали своей очереди. Камеры не отапливались, несмотря на наличие печей. Спать приходилось на мешках, набитых соломой. Сама атмосфера тюрьмы действовала на Степана Дмитриевича угнетающе. О служащих "учреждения" он писал: "Прежде всего ... это грубые, специфически грубые люди. Нравственных убеждений никаких. Святого ничего".

Одно из тюремных "изобретений", описанных Яхонтовым - специфическая организация прогулок. "Ходили кругом, как лошадей гоняли на корте. Представьте себе круг из 150 человек или около того мерно шагающих. Свободно (а это самое главное) ходить нельзя; от тесноты сталкивались... Когда начинались оттепели (февраль), а особенно в марте, было плохо: под ногами лужи, через которые приходилось перепрыгивать". И так день за днем, круг за кругом. Все смешалось на адской кухне, стерлась грань человеческого достоинства. От однообразия кружилась голова, от смрада тошнило. В этих дьявольских хороводах, Яхонтов уловил тревожную параллель с кругами ада. "Теперь уже нет личности человека, нет человеческого достоинства. Все низвергнуто! Это было началом издевательства в новом обществе. Я почувствовал, что наступило время, когда личность человека - ничто... " Единственное, что давало утешению Степану Дмитриевичу - уважение со стороны заключенных. Чуть ли не пол Рязани перебывало у него в учениках за долгие годы педагогической деятельности в разных учебных заведениях города. Яхонтов вспоминал: "Они почтительно относились ко мне и дружелюбно. Вновь пригнанные из окон приветствовали меня, когда я шагал на корте. Недаром говорили: "Здесь Яхонтов со всею семинарией". Они искали случая побеседовать со мной, желая найти хоть малую моральную поддержку". Степан Дмитриевич стал нравственной отдушиной для заключенных. Своих сокамерников он сумел сдружить так, что камера . 8 стала считаться образцовой. Чтобы как-то скрасить тягость тюремного существования, с января 1930 года он организовал чтения произведений русской классической литературы. "Я читал им Гоголя, Пушкина. Слушали с удовольствием. Книги мне приносила дочь". Неграмотным Степан Дмитриевич давал уроки чтения и письма.

Яхонтов не прекратил своей просветительской работы и после перевода в другую камеру. Заключенные включили в свое ежедневное расписание лекции историка. Он вспоминал: "Я ... здесь говорил целые лекции по этнографии и археологии. И это всерьез! ... Я начинал с простой беседы с предлагавшими вопросы, а затем развивал в целую лекцию... " Узнав об интересе, с каким заключенные слушали лекции, тюремное начальство направило в камеру партийного пропагандиста. Но его мертвые речи потерпели полный провал. Яхонтов пишет: "Он расположился с тетрадками. На первые же возражения или ничего не смог сказать, или нес такую ... чушь, что сразу отбил охоту его слушать". Единственным, кто дослушал речь пропагандиста до конца оказался Степан Дмитриевич - из исследовательского интереса: он хотел понять, верит ли сам агитатор в то, что говорит.

В то время, когда Яхонтов находился в тюрьме, его дело спешно готовили для передачи в суд. На процессе краеведов должны были предстать два главных обвиняемых - С.Д.Яхонтов и его коллега рязанский историк И.И.Проходцов, также находившийся в заключении. 23 марта 1930 года Яхонтов и Проходцов неожиданно были отпущены под домашнее наблюдение. Тюремная эпопея закончилась. "Я растерялся до того, - вспоминал Яхонтов, - что не мог собрать своего имущества..." Но неизвестность, ожидавшая впереди томила. Что влечет за собой это странное освобождение - ссылку или суд? "... Ну, суд так суд, еще лучше. По крайней мере всю правду скажу". Но официального суда так и не состоялось. После освобождения С.Д. Яхонтову запретили работать в органах Центрархива в течение 6 лет.

Виталий Толстов.